Сон № 9 - Дэвид Митчелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Последний киногерой[209], – замечает Онидзука, теребя гвоздик в нижней губе.
Он всегда возникает из ниоткуда, будто призрак, а говорит так тихо, что мне чуть ли не приходится читать по губам. Он кивает в сторону геенны, где лежит пицца, в ожидании, когда ее упакуют.
– Это «Эскимос Квин»[210] для Ка-дэ-дэ[211]? Если доставлю холодную, клиенты меня дерьмом обольют.
Окошечко приоткрывается.
– Убил? – спрашивает Томоми в щелку.
– С осой все в порядке, – отвечает Онидзука. – А вот Миякэ порубило в фарш, когда он пытался удрать от нее через вытяжку.
Томоми картинно заходится смехом, стараясь меня поддеть. Онидзука берет коробку с пиццей и молча выходит. Минуту спустя возвращается Дои – между прочим, вчера он прихрамывал на левую ногу, а сегодня подволакивает правую, – и Томоми рассказывает ему про осу. Наркоторговец и королева зла принимаются обсуждать, виновен ли я в убийстве живого существа.
– Это обычная оса, – говорю я. – Там, откуда она взялась, их полным-полно.
Томоми это не устраивает.
– Там, откуда мы взялись, людей тоже полным-полно. По-твоему, это оправдывает убийства?
Довод ужасно глупый, особенно если вспомнить, что Томоми сама визжала как резаная: «Убей ее! Убей!» – поэтому я отворачиваюсь и смотрю, как пиццы ползут сквозь геенну. Когда я снова прислушиваюсь к разговору, Дои с Томоми рассуждают о воронах.
– Говори, что хочешь, – заявляет Томоми, – но вороны – очень милые птицы.
Дои мотает головой:
– Вороны – это фашисты с крыльями, мэн. Привратник в нашем доме как-то отогнал одну метлой. На следующий день эта самая ворона спикировала на него и расклевала в кровь всю макушку, мэн. Прикинь, какая-то ворона – и напала на привратника! Просто жуть. Как будто природу вдруг перемкнуло, мэн!
Томоми точит карандаш для век и открывает карманное зеркальце.
– Слабаки – пища для сильных.
От Уэно до Кита-Сэндзю легко доехать даже в часы пик, потому что в идущих туда подлодках нет никого, кроме тех, кто возвращается с ночной смены, да миллиардеров-эксцентриков. Подлодки, что направляются в сторону Уэно, стонут под грузом людей. Токио – это циклическая модель Большого взрыва, порождающего вселенную. Взрыв происходит в пять вечера, и людскую материю отбрасывает к окраинам, но в пять утра она, подчиняясь силе притяжения, стремится обратно к центру, чтобы успеть к очередному взрыву. Мои поездки не подчиняются токийским законам природы. Я весь какой-то измотанный. Я разуверился в отце, и к этому трудно привыкнуть. Сегодня ко мне в капсулу приедет Аи, сразу после репетиции, часов в пять вечера. Для нее – ужин, для меня – завтрак. К моему облегчению, она вызвалась приготовить еду сама – из-за диабета ей приходится следить за своим питанием. А фраза «ограниченный набор» применительно к моему кулинарному репертуару прозвучала бы неумеренным бахвальством. Я иду от Кита-Сэндзю в «Падающую звезду». На небо наползает странная туча. Велосипедисты, женщины с детскими колясками, таксисты останавливаются поглядеть на нее. Половина неба – чистейшая октябрьская лазурь, другая половина – темная клубящаяся воронка грозовых облаков. Порывы ветра взвихряют и уносят полиэтиленовые пакеты. Бунтаро уже сидит в видеосалоне, подбивает баланс после недельного отсутствия. Он смотрит на меня и принюхивается.
– Знаю, – говорю я. – Знаю, от меня несет сыром.
Бунтаро с невинным видом пожимает плечами и возвращается к калькулятору. Я плетусь к себе. Кошка желает мне доброго утра и выскальзывает в свое кошачье измерение. Я мою ее миску, меняю воду, принимаю душ и ложусь вздремнуть, прежде чем навести порядок к приходу Аи.
Лицо прикипело к подушке. Язык – кусок пемзы. Слюна стекает по нему, как по желобу, прямо на наволочку. У стола стоит Аи, нарезает морковь и яблоки. На миг мне чудится, что мы с Аи поженились и она готовит ужин для наших девятерых детей, – но тут до меня доносится аромат яблок. И мускатного ореха. Кошка вылизывает лапы и наблюдает за мной. Бунтаро пропускает Аи наверх, она стучит, я глубоко сплю и не просыпаюсь, Бунтаро подтверждает, что я дома, Аи заглядывает, видит меня, выходит и покупает продукты для салата. Жизнь может быть сплошным блаженством, когда захочет. Похоже, Аи мне доверяет, если остается со мной наедине, когда я одет – или раздет – в общем, какой уж есть. То, что мне доверяют, делает меня достойным доверия. Морковь прекрасно сочетается с яблоками. Аи измельчает грецкие орехи – до этой минуты я не обращал особого внимания на грецкие орехи, – добавляет изюм и посыпает всем этим латук. На ней старые джинсы и линялая желтая футболка, светлее, чем ее кожа, а волосы подобраны кверху. Вот ее сказочная шея. Аи собирает очистки в мешок для мусора. На ней очки в толстой черной оправе – странно, но они ей идут. Она никогда, никогда не старается произвести впечатление, что меня очень впечатляет. У нее в ухе серебряная пиратская серьга.
– Эй, каннибал с острова Кюсю, – говорит Аи; я понимаю, что она знает, что я за ней наблюдаю, и звучащие во мне аккорды меняются со звонкого ля-бемоля на дребезжащий ре минор. – Почему ты хранишь письма в морозилке?
– Осторожней, – говорит Аи. – По-моему, в этих костях может быть рыба.
– На вкус чудесно.
– Ты живешь на одной моментальной лапше?
– Мою диету разнообразит пицца – благодаря «Нерону». Ты не против, если я доем салат?
– Давай, а не то умрешь от цинги. Ты никогда не говорил, что из твоего окна такой вид.
– Разве это вид? Вот на Якусиме – это да.
– Он намного лучше того, что у нас с Сатико. Из нашего окна была видна спортивная площадка тюрьмы общего режима. Забавное зрелище. Я распахивала окно и играла вальсы Шопена, один за другим. Но однажды утром я ушла на занятия, а за время моего отсутствия перед окном выросла многоэтажная кольцевая автостоянка. Теперь в шести дюймах от нашего окна – бетонная стена. Мы бы переехали, но придется платить задаток, и мы останемся без гроша. Даже честные агенты по недвижимости, если только это не